14 июня заслуженному журналисту Абхазии, кавалеру ордена «Честь и слава» III степени, председателю Союза журналистов Абхазии, директору ТК «Абаза-ТВ» Руслану Хашиг исполняется 60 лет. Инфопортал ВААК подготовил интервью с юбиляром.
Беседовала Арифа Капба
— Руслан Мканович, расскажите немного о том, откуда Вы родом, о Вашем детстве.
— Я из абхазского села Хуап. У нас большая семья: нас шестеро детей, я был пятым ребенком в семье. Перед моим поступлением в школу был такой семейный совет, куда подключился мой дядя Николай Чифович (абхазский писатель Николай Хашиг – прим. ред.). Он очень настаивал, чтобы я поехал учиться в Гантиадскую школу-интернат (ныне территория села Цандрыпш - прим. ред.). Родители долго не соглашались, но дядя смог их переубедить, заявив: «Неужели я не волен определить будущее хотя бы одного из шестерых детей?»
Мои предки в период трагических событий XIX столетия (массовое насильственное выселение абхазов с территории Абхазии - прим. ред.) переселялись из Псху (высокогорное село – прим. ред.) в Лдзаа, потом Отхара (Гарп), и, наконец, в Хуап, на Дбараа рху, где мы сейчас живем, где обосновался наш прадед. Там находится наш очаг, у которого собирается пятое поколение семьи. Мои дед, отец и дядя сохранили особенное отношение к дому. Сейчас семейные традиции нашего большого дома продолжает мой младший брат Аслан, он хранитель очага.
Например, дядя жил тут, в Сухуме, но, когда он говорил «еду домой», это было о Хуапе. У нас такое же отношение.
Каждое лето мы с дядей отдыхали в горах. Там же, на альпийских лугах, он писал многие свои произведения, периодически что-то предлагал почитать, затем описать то или иное событие в горах. Может быть, с того времени и началась моя журналистика. Уже со школьной скамьи я писал в детский журнал «Амцабз», в газету «Апсны». Самое трогательное, что сотрудники этих изданий, а позже я с ними познакомился, отвечали на мои письма, а самое радостное было видеть свои публикации в «Амцабзе». Не описать и то чувство, когда я получил первый гонорар за свои публикации.
— Куда Вы поступили после окончания школы?
— Было очень сложно определиться с выбором профессии, хорошо давались и гуманитарные и технические предметы. Почему-то я решил пойти на истфак, был страшный конкурс в Сухумском государственном педагогическом институте — 15 человек на место, — и я не прошел.
В итоге в 1977 году поступил на филологический факультет и тоже не без заминки, чуть было не стал жертвой выяснения личных отношений экзаменаторов. Помог писатель Борис Алмасханович Гургулия, который жил с дядей на одной площадке. Увидев меня с папкой на проспекте Мира у здания института, он сразу понял: здесь что-то неладное. Вернул меня в здание института. Вмешался даже ректор Зураб Вианорович Анчабадзе, и справедливость была восстановлена — мне поставили заслуженную пятерку вместо той тройки, которую ранее записали. Самое интересное, что у преподавателя, с которым возник этот конфуз при поступлении, я позже четырежды сдавал экзамен и каждый раз получал отличную оценку.
Во время учебы я продолжал сотрудничество с газетами. Шамиль Хуссейнович Пилия, председатель Абхазского телевидения, который видел мои публикации, видимо, решил, что я буду рад перевестись на факультет журналистики в Тбилиси. Все это было связано с только-только открывшимся национальным телевидением, с необходимостью набора новых молодых кадров. И вот в один прекрасный день меня, Зураба Аргун и Гарри Дбар (известные в Абхазии журналисты – прим. ред.) позвал к себе в кабинет проректор института и в торжественной обстановке прочитал приказ о том, что мы зачислены в
Тбилисский государственный университет на факультет журналистики. Я тут же сообщил, что никуда не собираюсь ехать, хотя приказ о моем переводе в Тбилиси уже был подписан. Со мной очень долго общались в партийных кабинетах, в Горкоме партии. Мой отказ был воспринят как вызов.
— А почему Вы отказались?
— Я не был к этому готов. Это был всего второй курс, я сказал, что поступил сюда и хочу несколько лет отучиться, а там видно будет. Я как будто чувствовал, что будет.
— Вы уже чувствовали напряжение?
— Ну, в 1979 году уже все это было, и явно ощущалось. Будучи студентом и проживая на квартире у дяди, я читал все эти письма. Например, знаменитое абхазское «письмо 130-ти» (письмо абхазской интеллигенции руководству Советского союза о сложной ситуации в стране и необходимости выхода Абхазии из состава Грузии – прим. ред.) я прочел до того, как оно было отправлено в Москву – когда Борис Алмасханович и дядя читали его, передавая друг другу. Как студент я активно принимал участие в студенческих акциях протеста 1978 года.
В общем, в Тбилиси я не поехал, но через год появилась возможность перевестись на факультет журналистики МГУ. Конечно, у меня было немало конкурентов, тоже желающих перевестись туда, но условием стояло наличие у претендента навыков сотрудничества со СМИ и публикаций. У меня к тому времени было уже много публикаций. Оказывается, вокруг всего этого развернулись кулуарные споры. Я же ничего не знал — находился на Олимпиаде в Москве, куда как студент-отличник получил путевку в составе абхазской группы туристов. Помню, приехал довольный, что увидел Москву, Олимпийские игры — и поехал дальше отдыхать в горы, а в Сухуме, оказывается, решался вопрос о моем переводе. Потом прислали гонца, и я за считанные дни съездил в Тбилиси, сделал необходимые документы в Министерстве среднего и высшего образования Грузии.
С этим пакетом документов мне предстояло улететь в Москву, но и тут меня ждали препятствия. В Сухумском аэропорту три дня рейсовые самолеты не могли вылетать из-за отсутствия топлива. Аэропорт был заполнен людьми, и я среди них — без билета, со своим пакетом документов, которые срочно нужно доставить в Москву. Помню, как я показал этот пакет директору аэропорта Родиону Таркил, рассказал ему о своей проблеме. Я вроде был стеснительным молодым человеком и не знаю, откуда тогда набрался такой смелости, но сказал ему так: «Если вы меня не отправите в Москву, вот этот конверт я порву прямо здесь, уеду в Хуап и не стану студентом, от Вас зависит, стану я студентом МГУ или нет». Директор аэропорта проникся и позвал пилота Харитона Гвинджия, командира экипажа рейса на Москву, и сказал ему: «Ты должен этого мальчика взять в Москву, от нас с тобой зависит, станет он студентом МГУ или нет». И я полетел, стоя в кабине пилота самолета ТУ-134.
— Руслан Мканович, а что Вам дали годы учебы в Москве?
— Москва — это, прежде всего, среда. У нас было 270 студентов на курсе. Моя группа была специализирована на работу с информационным агентством, кураторство было за крупнейшим и главным советским информационным агентством ТАСС. Помимо всего образовательного процесса у нас еженедельно один день был творческий, он проходил в редакциях подразделений ТАСС.
На летние каникулы нас никто не распускал. Нам показывали карту Советского Союза и предлагали выбрать любой регион для прохождения практики. Можно был ехать куда хотим, только не домой. Первая моя практика, которую я и по сей день вспоминаю с большим удовольствием, прошла в редакции газеты «Брянский комсомолец», там, где когда-то работал Фазиль Искандер.
В Брянске мне удалось восстановить имя одного нашего соотечественника по фамилии Гицба, который считался до того без вести пропавшим на фронтах Великой Отечественной войны. Он был родом из села Бзыбь. Оказалось, что он был в Брянских лесах в партизанском движении, там погиб. Его очень долго искали в 70-х годах, не могли найти. А я был неравнодушен к этой теме. Будучи в Москве, ездил в город Подольск, искал в военных архивах данные на своих дядей, троих братьев мамы. Один из них ушел на Финскую войну, другие на Великую Отечественную, никто из них не вернулся, и я искал их следы. И потому эта тема мне была близка.
Потом в сентябре 1983 года вышла моя большая статья в газете «Апсны» — поисковый очерк о Гицба, я ее представил и на факультете на разборе практики. Она вызвала большой интерес, и ее даже опубликовали в издании «Советский патриот», а мне подарили памятный подарок — корабль-парусник с дарственной надписью.
— Первым местом работы после МГУ была газета «Апсны»?
— Я попал туда в 1985 году в отдел переводов. Многие сейчас игнорируют работу в печати, а это такая необходимая школа! В любом случае журналистика – это перо, это бумага, сейчас это компьютер, но все же надо писать, а тем более у нас есть двуязычие – абхазский, русский. Эти пять лет в газете «Апсны» – точно не потерянное время.
Я потом работал в отделе писем, в отделе промышленности и транспорта, которым заведовал Хута Джопуа – великий актер, великий журналист, с ним сидеть в одном кабинете было одно удовольствие. Там был и Шаликуа Камкия, который возглавлял отдел спорта, там я и Георгия Жанаа застал, который в мои школьные годы отвечал мне на письма в редакцию. Меня приняли очень тепло, в это же время в редакции начал работать мой друг Энвер Арджения (ныне известный абхазский журналист - прим. ред.), чуть позже пришел Даур Инапшба (ныне известный абхазский журналист - прим. ред.). Когда произошли события 1989 года (открытые противостояния между абхазами и грузинами на улицах и площадях Сухума - прим. ред), мы были молодые, очень активные и в каждый номер давали материалы обо всех событиях, которые происходили тогда.
— Тогда Вы и пришли на телевидение?
— Да, тогда на нас обратили внимание. И когда главный редактор Абхазского телевидения Владимир Зантария решил уйти с должности, председатель Госкомитета по телевидению и радиовещанию Шамиль Хуссейнович Пилия поставил ему условие, что отпустит его лишь тогда, когда он приведет нас троих на телевидение. Мы долго колебались. Я не был вообще на такое настроен, так как не учился телевизионному мастерству, но в один день мы все втроем - Даур Инапшба, Энвер Арджения и я - написали заявление об уходе из газеты и перешли на телевидение, что было большим ударом для нашего газетного редактора Сергея Квициния. Это было в феврале 1990 года. Там уже работали Зураб Аргун, Гарри Дбар, Отар Лакрба, мы присоединились к ним. Через неделю Владимир Зантария перешел на работу в Союз писателей, и мы остались без редактора. А уже 9 апреля 1990 года Шамиль Хуссейнович Пилия устроил выборы главного редактора абхазского телевидения. И так выбрали меня.
— И Вы были главным редактором Абхазского телевидения с того периода и на протяжении Отечественной войны 1992-1993 годов, и даже дольше. Как Вы оцениваете работу телевизионщиков в тот период?
— Горжусь тем, что оказался на этом месте накануне и во время войны. Мы не смогли бы стать достойными журналистами в то время, если бы не было такого дружного коллектива. Это и технический персонал во главе с Леонидом Агрба, Дауром Корсая, Дауром Киут, вообще телевидение — это, в первую очередь, техническая база. Мы, молодые люди, ровесники, абсолютно друг друга дополняли. Мы работали и творили вместе, ждали начала эфира, и никто не уходил домой, пока эфир не закончится. Мы видели, что в обществе происходят очень серьезные события, и самое главное для нас было быть достойными этих событий, достойно освещать их, чтобы люди поняли, что происходит.
Например, в первый день войны, который я до сих пор помню поминутно, нашей сверхзадачей было не упустить что-то важное, успеть показать все. Фактор телевидения сыграл огромную роль, ведь это был единственный источник информации. Это потом уже, когда Восточный фронт оказался в сложных условиях, люди вспомнили, что есть радио, и искали всеми способами радиоприемники, и до конца войны главным источником информации стало радио.
У нас не было паники, не было вопроса, снимать или нет. Мы продолжали работать в обычном режиме, просто снимали уже не рядовые и политические события, а войну. Технических возможностей было мало, буквально две камеры, зато творческий потенциал огромный – сразу пять съемочных групп, готовых сменять друг друга. Мы выходили в эфир каждый день.
Мы твердо понимали, что делаем, и каждый день видели результаты своей работы. Но с другой стороны, это была и ответственность огромная. Специфика освещения боевых действий — настолько сложная вещь, что этому нельзя [теоретически и заранее] научиться. Точно так же, как наши ребята становились героями на поле боя, наши журналисты, съемочные группы осваивали специфику съемок в условиях войны. Можно ли снимать общий план и при этом не выдать боевые позиции своих или координаты нахождения нашей боевой техники, вот эти все тонкости… Нас ведь не учили этому.
Мы учились этому каждый день, совершая промахи, которые тоже были.
Например, в день страшной трагедии 14 декабря (в тот день грузины сбили над высокогорным селом Лата вертолет с женщинами и детьми, летевший из Ткурчала в Гудауту - прим. ред.) нужно было сообщить, что произошло, и в погоне за информацией мы нашли людей, которые находились в вылетевшем тогда из Ткуарчала втором вертолете, записали этих людей на видео. Так вот наш герой, у которого мы взяли интервью, был в военной форме, хотя по передававшейся информации в вертолетах не было военных, а «только гражданские лица». Даже на его одежду мы должны были обратить внимание, а мы упустили этот момент.
Редакция Абхазского телевидения была единственной организацией в Абхазии, которая эвакуировалась по законам войны. За три дня мы полностью эвакуировались из Сухума в Гудауту, за четыре — создали там базу, и все это без перерыва в вещании. Только один день 17 августа мы не вышли в эфир. Но даже этот один день без нашего эфира для зрителей был невыносимым, потому что в условиях войны они остались без понимания того, что и где происходит.
Если суммировать все это, то можно сказать, что наша национальная интеллигенция смотрела в самый корень, когда они ставили вопрос о создании национального телевидения. Если бы у нас не было телевидения, и мы оказались бы в 1992 году в войне без телевидения, я не знаю, как развернулись бы события, и как сложилась бы наша судьба.
Сегодня я испытываю тревожные чувства за состояние архива, который нам удалось создать в таких сложных условиях. Если мы потеряем хоть один кадр, мы будем виноваты перед историей, и я считаю очень важным направление по оцифровке архива и передаче его в государственный архив, чтобы он хранился в разных местах в целях безопасности. Государству и руководству АГТРК нужно принять оперативное решение и профинансировать эти работы, чтобы ни один кадр из «золотого фонда» военного архива не пропал.
— Руслан Мканович, Вы в качестве журналиста сопровождали первого президента Абхазии в его поездке в Тбилиси в августе 1997 года, делали репортаж с места событий. Хотелось бы, чтобы Вы рассказали и том, что было за кадром.
— Я уже тогда не работал на Абхазском телевидении, ушел в 1994 году и занялся созданием корреспондентского пункта российского канала ОРТ (ныне Первый канал - прим. ред.) в Абхазии, позже стал собкором канала НТВ в Абхазии, и именно тогда был приглашен к Владиславу Григорьевичу Ардзинба. Он мне сказал, что есть проект [одной] поездки, и он хочет, чтобы я поехал с ним. Не скрою, я часто имел возможность общаться с Владиславом Григорьевичем, начиная с августа 1990 года, когда впервые записал его интервью в качестве депутата Верховного Совета СССР. С этого времени, во время войны и после, во всех его значительных поездках я его сопровождал, в том числе и на знаменитой встрече 3 сентября 1992 года в Москве (переговоры Владислава Ардзинба, Бориса Ельцина и Эдуарда Шеварднадзе - прим. ред.).
У нас были теплые, доверительные отношения, и потому, когда он предложил мне в очередной раз поехать с ним, я согласился без сомнений, и [только] с небольшой заминкой спросил, а не в Тбилиси ли мы едем. До меня уже дошли некоторые слухи об этой поездке, и человек, который мне это сообщил, уверял меня, что стоит попробовать отговорить Президента. Я обо всем этом сказал и самому Ардзинба. Владислав Григорьевич рассказал подробно, что инициатива исходила от министра иностранных дел России Евгения Примакова, рассказал и о маршруте, который тоже был удивительным. Примаков находился в Сочи и на правительственном самолете прилетел из Адлерского аэропорта, сел на Гудаутском военном аэродроме, чтобы забрать оттуда абхазскую делегацию во главе с Ардзинба. Он мог бы попросить Владислава Григорьевича приехать в Адлер и оттуда улететь в Тбилиси, но предпочел сделать вот такой вот уважительный жест.
В Тбилиси о приезде Ардзинба знал лишь ограниченный круг людей. Мы прилетели в аэропорт. Первыми по трапу спустились я и оператор Мизан Ломия, потом охрана Президента, а когда тбилисские журналисты увидели Примакова и вместе с ним Ардзинба, они не могли поверить происходящему. Они ждали [только] Примакова, и потому у них было потрясение. Пока мы с грузинскими журналистами ехали от аэропорта в резиденцию президента Грузии они, хоть уже и знали, что прилетел Ардзинба, недоверчиво переспрашивали меня, а действительно ли это он, и как такое стало возможным.
Сперва была первая встреча делегаций сторон в присутствии Примакова, затем долгая беседа Ардзинба и Шеварднадзе один на один. Когда они вышли на брифинг к журналистам, там было настоящее столпотворение из корреспондентов и операторов. Шеварднадзе сообщил, что переговоры затянулись и будут продолжены на следующий день. Помню, у меня был шок: как это так, почему Ардзинба должен был там оставаться? Никакой информации [об этом] ни у Владислава Григорьевича, ни у нас [заранее] не было, все происходило по ходу переговоров.
Возвращаясь к тем событиям и задавая себе вопрос, почему он совершил эту поездку, я думаю: разве он туда поехал потому, что авторитета у него было мало? Имидж ему нужно было поддержать, рейтинг был низкий? Нет, абсолютно! В 1997 году все эти показатели были на самом высоком уровне. Я вполне осознаю, что Владислав Григорьевич очень сильно переживал за внутреннюю обстановку в стране — был четвертый год блокады, даже в условиях войны было легче.
Мужчины не могли выезжать за пределы Абхазии, экономика в ужасающем упадке, жить в таком напряжении для абхазского общества было очень сложно. И Владислав Григорьевич искал пути, как можно «вырулить», как смягчить блокаду, не сдавая политические позиции. Он проявлял политическую гибкость, выдвигал инициативы, соглашался на какие-то предложения, надеясь на то, что и режим [работы] границы тоже изменится и Республика, наконец, заживет реальной экономической жизнью. Но при этом он никогда не уступал в главном и не переходил красной линии.
— Вы директор первого в Абхазии частного телеканала «Абаза-ТВ». Как вы оцениваете развитие канала с первых лет работы и по сей день?
— Без ложного пафоса могу сказать, что, когда мы вышли в эфир 26 июня 2007 года, я испытал такие же чувства, как тогда, когда сделал свой первый репортаж. Нам многие пытались помешать, внушали всем, что создать частный телеканал в условиях Абхазии невозможно. Когда я обратился с этим предложением к бизнесмену Беслану Бутба, я даже не был с ним лично знаком. Единственное, о чем он меня спросил: есть ли потенциал для создания целого канала — кадровый, творческий, технический. Для меня было тогда принципиальным сделать этот канал с абхазскими кадрами, не привлекая кого-то извне. Финансовые возможности Беслана Бутба и мои творческие и профессиональные контакты позволяли нам пригласить очень опытных, маститых журналистов, но мы так не сделали. И вот выходим в эфир каждый день уже почти 12 лет, представляя важную часть информационного поля Абхазии. Если сегодня «Абаза-ТВ» не выйдет в эфир, это станет ЧП и явлением, люди будут спрашивать, что произошло. Вот это и есть для меня самый большой успех.
Со мной всегда та установка, которую еще в 1990 году дал мне Шамиль Хуссейнович Пилия на абхазском телевидении: «эфир как абсолютная свобода, эфир — это то, что я сейчас делаю, без цензоров сверху». Успех нашего канала и тогда, и сейчас заключается в этом. Я это каждый день передаю своему коллективу и каждому новому сотруднику.
Сегодня 95 процентов наших сотрудников – это люди, которые сделали свой первый репортаж на канале «Абаза-ТВ». За 12 лет у нас сменилось три команды, но ядро остается, и наши двери открыты. Большинство из тех, кто к нам приходил, были, что называется, «с улицы», без журналистского образования, а сейчас они имеют неплохой рейтинг и своих поклонников в эфире. И каждый из них получает в своем творчестве тот же уровень свободы, который когда-то я получил от Шамиля Хуссейновича.
Наше общение происходит утром на планерке, дальше журналисты события освещают, пишут, монтируют, выдают в эфир так, как увидели и поняли сами. Я подключаюсь только тогда, когда они меня зовут помочь разобраться в определенных нюансах, и есть сложности. Когда журналист думает, что после него руководитель или редактор будет его смотреть, править и дальше нести ответственность за его материал, он начинает расслабляться.
Журналист должен понимать, что я не могу увидеть событие так, как он, потому что я там не был. Потому я и считаю, что внутренняя свобода журналиста — главное достижение «Абаза-ТВ», но она напрямую связана и с ответственностью журналиста. Если вдруг сегодня журналист потеряет чувство ответственности за то, что он делает, завтра ему бесполезно появляться в редакции, на этом и держится авторитет нашего канала. Мы не строим эфирную политику в угоду какому-либо политическому настроению – власти или оппозиции. Важна только правда.
войти или зарегистрироваться.